Делмор Шварц, "Бодлер"

Засыпая, а также во сне я слышу
как вполне отчётливые голоса
рекут банальности и пошлости,
не касающиеся меня, наобум.

Дорогая мама, нам хоть немного
счастья осталось? У меня уйма долгов.
Мой счёт арестован судом.
Я ничего не знаю. И не могу знать.
У меня опустились руки. Но я
любил и люблю тебя пуще прежнего.
Ты всегда была готова бросить в меня камень,
всегда. Это правда. С детства.
Впервые за свою долгую жизнь
я почти счастлив. Моя книга почти готова.
Она почти хороша и останется памятником
моим идефиксам, ненависти и омерзению.

Долги и докучливая досада изнуряют меня.
Сатана ластится ко мне и воркочет:
"Отдохни днём! Отвлекись, развейся,
а вечером за дело". Но вечером мой ум,
напуган бездельем, терзаем печалью,
одержим бессилием, обещает: "Завтра, я завтра".
А утром повторяется та же комедия,
с той же решимостью, с той же немочью.

Мне надоели меблированные номера.
Мне надоели простуда и мигрень.
Ты знаешь мои странности. Каждый день
казнит меня гневом. Мало ты знаешь,
чем жив поэт, дорогая мама. Я прикован к стихам,
как к веслам, поэзия— моя галера.

С утра я печален. Не кори меня.
Я пишу в кафе, что у почтамта,
под цокот биллардных шаров, стук тарелок
и бой своего сердца. Мне заказали
"Историю карикатуры". Мне заказали
"Историю скульптуры". Может, мне написать
историю твоих карикатур и скульптур в моём сердце?

Пусть это причинит тебе смертные муки,
пусть ты не поверишь в мою нужду,
или усомнишься в просимой мною сумме,
но, пожалуйста, вышли мне денег вдосталь хоть на три недели.

перевод с английского Терджимана Кырымлы


Baudelaire

When I fall asleep, and even during sleep,
I hear, quite distinctly, voices speaking
Whole phrases, commonplace and trivial,
Having no relation to my affairs.

Dear Mother, is any time left to us
In which to be happy? My debts are immense.
My bank account is subject to the court’s judgment.
I know nothing. I cannot know anything.
I have lost the ability to make an effort.
But now as before my love for you increases.
You are always armed to stone me, always:
It is true. It dates from childhood.

For the first time in my long life
I am almost happy. The book, almost finished,
Almost seems good. It will endure, a monument
To my obsessions, my hatred, my disgust.

Debts and inquietude persist and weaken me.
Satan glides before me, saying sweetly:
“Rest for a day! You can rest and play today.
Tonight you will work.” When night comes,
My mind, terrified by the arrears,
Bored by sadness, paralyzed by impotence,
Promises: “Tomorrow: I will tomorrow.”
Tomorrow the same comedy enacts itself
With the same resolution, the same weakness.

I am sick of this life of furnished rooms.
I am sick of having colds and headaches:
You know my strange life. Every day brings
Its quota of wrath. You little know
A poet’s life, dear Mother: I must write poems,
The most fatiguing of occupations.

I am sad this morning. Do not reproach me.
I write from a cafй near the post office,
Amid the click of billiard balls, the clatter of dishes,
The pounding of my heart. I have been asked to write
“A History of Caricature.” I have been asked to write
“A History of Sculpture.” Shall I write a history
Of the caricatures of the sculptures of you in my heart?

Although it costs you countless agony,
Although you cannot believe it necessary,
And doubt that the sum is accurate,
Please send me money enough for at least three weeks.

Delmore Schwartz
http://www.poemhunter.com/poem/baudelaire/


Делмор Шварц, "Грузный медведь, который ходит со мной"
"... близость тела."— Альфред Уайтхед

Со мной всегда толстяк-медведь,
медами чья морда вымазана,
неуклюжий и топчущийся везде,
тонна живого веса повсюду,
вечно голодный хам и громила,
любитель конфет, склок и сна,
мой безрукий дурак-секретарь,
лазит по балконам, гоняет мяч,
тузит брата своего в озлобленном сити.

Дыша рядом, эта грузный зверь,
медведище, который спит со мною,
воет во сне по пряничному дому,
по сласти интимной, как плеск воды,
воет во сне, ведь его привязь
дрожит и кажет тьму внизу.
... Напыщенный вид его ужасен:
затянутый в костюм, штаны в обтяжку,
он с дрожью думает, что его
трепетные телеса в конце концов
вздрогнут— и всё это кончится.

Неизбывный зверь гуляет со мной
с той поры, когда тёмная матка
заключала меня, и он невпопад
повторял мои движения там же,
карикатура, пухлая тень моя,
глупый клоун промысла духа,
оскорблённый и озадаченный
своей же полной дремучестью,
тайная жизнь утробы и костей,
тупой, слишком близкий, мой
закадачный, и всё же неведомый;
он тянется облапить мою любимую,
гуляя с которой, я его не миную,
грубо трогает её, хотя слово
распахнуло бы мне сердце и взор,
спотыкается, барахтается и алчет,
таща и меня в свою едальню
купно с миллионом себе подобных,
аппетитно валтузясь повсюду.

перевод с английского Терджимана Кырымлы


The Heavy Bear Who Goes With Me
"...the withness of the body" —Whitehead

The heavy bear who goes with me,
A manifold honey to smear his face,
Clumsy and lumbering here and there,
The central ton of every place,
The hungry beating brutish one
In love with candy, anger, and sleep,
Crazy factotum, dishevelling all,
Climbs the building, kicks the football,
Boxes his brother in the hate-ridden city.

Breathing at my side, that heavy animal,
That heavy bear who sleeps with me,
Howls in his sleep for a world of sugar,
A sweetness intimate as the water"s clasp,
Howls in his sleep because the tight-rope
Trembles and shows the darkness beneath.
--The strutting show-off is terrified,
Dressed in his dress-suit, bulging his pants,
Trembles to think that his quivering meat
Must finally wince to nothing at all.

That inescapable animal walks with me,
Has followed me since the black womb held,
Moves where I move, distorting my gesture,
A caricature, a swollen shadow,
A stupid clown of the spirit"s motive,
Perplexes and affronts with his own darkness,
The secret life of belly and bone,
Opaque, too near, my private, yet unknown,
Stretches to embrace the very dear
With whom I would walk without him near,
Touches her grossly, although a word
Would bare my heart and make me clear,
Stumbles, flounders, and strives to be fed
Dragging me with him in his mouthing care,
Amid the hundred million of his kind,
the scrimmage of appetite everywhere.

Delmore Schwartz


* * *
Красивое штатовское слово "конечно".
Словно я, войдя в комнату, тронул
тумблер лампы— и свет расцвёл, ровно
та тьма, что миг назад казалась вечной.

Словно я, неведомым обеспокоен,
знать хочу, надолго ль оно исчезает,
невидимкою становясь, слово-зайка,
сплетенье жизней, дивное и дорогое.

Там, где светло и всё покорно взглядам,
где всё на своих местах и розно,
я пью время и трогаю всё, что рядом,

надеясь, что мир станет "конечным" скоро—
ибо что движет этого слова парадом?
Ума благодать над тёмным вздором.

перевод с английского Терджимана Кырымлы


* * *
The beautiful American word, Sure,
As I have come into a room, and touch
The lamp"s button, and the light blooms with such
Certainty where the darkness loomed before,

As I care for what I do not know, and care
Knowing for little she might not have been,
And for how little she would be unseen,
The intercourse of lives miraculous and dear.

Where the light is, and each thing clear,
separate from all others, standing in its place,
I drink the time and touch whatever"s near,

And hope for day when the whole world has that face:
For what assures her present every year?
In dark accidents the mind"s sufficient grace.

Delmore Schwartz